Межвременье 1980-х годов, когда налицо имелись признаки компьютерного кризиса, осталось позади. А в грядущие 1990-е годы эксперты вглядывались с вновь обретённым оптимизмом, предпосылкой для которого стало ускорение научно-технического прогресса. Применение специализированных компьютеров позволило увеличить "скоросчётную" мощь программ не на доли, а в разы. А использование многопроцессорных блоков дало возможность повысить качественную оценку позиции. С перспективами последнего направления — научить машину играть позиционно — и был напрямую связан дальнейший прогресс в создании искусственного шахматиста — от учебных программ Д.Принца, A.Бернштейна, А.Котока, Дж.Маккарти к "мыслящим" сверхпрограммам будущего.

В своих исследовательских лабораториях программисты готовились к интеллектуальному прорыву и, ожидая революцию идей, рассчитывали на геометрическую прогрессию успеха. Над решением каких задач работали они? Уточняли критерии переборной "А-Стратегии" ? Постигали таинственный смысл интуитивной "В-Стратегии" ? Или изобретали какую-нибудь универсальную "С-Стратегию" с достоинствами первых двух?

Оригинальное решение иногда удавалось найти в "русле" ограниченных возможностей — с устаревающей техникой, неточной методикой, недоработанной системой оценок, но с перспективой выхода в "открытый космос непознанного", если работать по принципу переборной комбинаторики (сойдя с высокого стиля, в пору говорить о "методе втыка").

Целесообразность принятия того или иного решения определялась опытом целого поколения. К истине (или к практическому успеху?!) программисты шли методом проб и ошибок, не минуя столкновений идей и концепций, споров между романтиками и прагматиками, развенчивая, в увлечении полемикой, старых и создавая себе новых кумиров. В общем, всё как в большой науке, где есть свои возвеличенные "злодеи" и отверженные святые мученики...

С одной стороны, человеческий мозг казался идеальной моделью для технического "воспроизведения" по законам Божественной гармонии и красоты. А с другой — хотелось переступить грань возможного, создать машину, которая была бы "умнее" самого человека-творца. Тогда оставалось за малым — вычислить формулу интуиции с помощью brute force ("грубой силы"). Например, Михаил Ботвинник, сам, как известно, не причислявший себя к сторонникам "тотального расчёта", не исключал того, что “закономерности и методика мышления гроссмейстера сравнительно элементарны — играют же в шахматы дети, и неплохо!” (из статьи "Основы шахматного алгоритма", СССР, 1979 г.). А академик П.Симонов в своё время определил сознание как "свойство мозга совершать операции с информацией". Но тогда возникал законный вопрос — “если учёные признают эту формулировку для homo sapiens'a, то почему отказывают в "сознании" кибернетическим устройствам, способным оперировать информационными массивами и быстрее, и точнее человека?” (И.Царёва "Непознанное, отвергнутое или сокрытое?", Россия, 2000 г.).

Имея в своём распоряжении практически неисчерпаемые возможности для точного расчёта и создания хитроумных математических моделей, эксперты, быть может, сами того не ведая, переосмысливали литературного Сальери, взявшего на себя труд "поверить алгеброй гармонию" и "вычленить" тайну творчества. Причём пищу для оптимизма давал не результат, а именно прогресс в решении этой сверхзадачи. "Математизация" же процесса мышления освящалась заверениями, что любые открытия, приближающие человечество к разгадке его существования, будут сделаны не во вред, а только во благо гениальных Моцартов! Мир виртуальной реальности, где царствует компьютер, представлялся ещё одним сподручным средством познания окружающей нас действительности, таким же полезным и необходимым, как мир книг, и зрелищно-информационным, как мир телевидения. Однако не с гибельным ли восторгом учёные открывали не что иное, как ящик Пандоры? Считались ли они с опасностью вытеснения, грозящей от более совершенной искусственной расы? И были ли готовы к борьбе за существование, если открыто признать, что теория Дарвина распространяется и на столкновение интеллектов? Экс-чемпион мира Василий Смыслов еще в начале 1990-х годов рисовал мрачную перспективу: “Есть Бог — Творец, есть человек, его создание. Создавая человека по своему образу и подобию, Бог заложил в нём и творческое начало. Нет ничего противоестественного в том, что и человек пытается создать Нечто, на него самого похожее. И если случается, что человек восстает против Бога, то почему это Нечто (назовём его компьютером) не может бунтовать против своего творца?” (журнал "64 — Шахматное обозрение", СССР, 1991 г.) Во всяком случае, первые признаки иномирной экспансии видны уже весомо, грубо, зримо: “Демоны, рожденные нашими мыслями, обретают физическую плоть, и уже недалёк тот день, когда они смогут активно вмешиваться в происходящее” (И.Царёва "Непознанное, отвергнутое или сокрытое?", Россия, 2002 г.).

Закономерный итог, предначертанный самой эволюцией человеческого развития, или очередной "вывих" научно-технического прогресса ?

“Древние не зря считали, что мир развивается по спирали, — пишет о драматическом противостоянии "человек-машина" Ирина Царёва ("Непознанное, отвергнутое или сокрытое?", Россия, 2000 г.). — Проследите цепочку: мертвая неорганика — органика — органическая жизнь — органический разум — неорганическая жизнь — неорганический разум. Виток замыкается, но на более высокой ступени. И кибермозг можно рассматривать как логичный этап этого эволюционного пути”.

Однако, если Апокалипсис и ждали, то с другой стороны.

“В более широком смысле homo sapiens — это самосознание природы, голова её и чувствилище, — отмечал доктор философских наук, профессор Георгий Куницын в интервью для журнала "64 — Шахматное обозрение" (СССР, 1981 г.). — В свете этого мысль о создании искусственного человека (предполагается, куда более совершенного, чем люди) — плод незрелости гуманизма... Эта мысль, стоит её осуществить, имеет целью поменять человека и машину (в виде "искусственного разума") местами”.

Мысль, действительно, антигуманная — уж слишком весомо и значимо это главенство человека на вершине эволюционной пирамиды! “Человек привык считать себя "царём природы". Право на это звание наши предки завоевали в ожесточённой борьбе с другими

видами. Победу принесли не более острые зубы и не более крепкие мышцы, а такие эфемерные на первый взгляд качества, как разум и сознание. И на долгие годы на эволюционном Олимпе воцарилось равновесие, установленное, казалось бы, раз и навсегда... Мы гордо полагали, что прямолинейная логика машин никогда не сравнится с многоплановостью человеческой души, личности, интеллекта, общения” (И.Царева "Непознанное, отвергнутое или сокрытое?", Россия, 2000 г.).

И вдруг рассматривается ситуация, когда “...наисовершеннейшее творение природы и истории — человек — низвергается до уровня второстепенности, необязательности. Зачем?” (Г.Куницын). “В самом деле, почему человек так стремится поработить себя машинами? Насколько велика их власть над людьми? Неужели весь прогресс человечества в том только и заключается, чтобы в конечном итоге построить такой мир, в котором сам человек станет звеном избыточным, а потому неизбежно исчезнет ?” (P.Богатырев "Этот странный придуманный мир", журнал "Компьютерра", Россия, 1996 г.). На эти вопросы, заочно и задолго до острого "фазиса" этой проблемы, ответил Михаил Ботвинник: “При всей отвлечённости шахмат решение проблемы обучения машины сложной шахматной игре явилось бы серьёзным шагом на пути создания сильного логического помощника, в котором так нуждаются люди в XX веке. Это — острая нужда. В прежней своей истории люди прогрессировали достаточно гармонично, и логическая сила человека более или менее соответствовала его энергетическим возможностям (или физической силе). В середине нашего [XX-го — Е.М.] столетия энергетические возможности людей возросли неслыханно, человек овладел энергией атома, а умственные способности существенно не изменились. Возникшую диспропорцию устранит только скачкообразное усиление логических способностей человека. Сделать это можно путём создания неслыханно сильного логического помощника — хорошо программированной вычислительной машины...” (из статьи "Ещё о шахматной машине", журнал "Шахматы", СССР, 1965 г.). “Судите сами. С 1897 по 1997 год скорость передвижения возросла примерно в 100 раз, мощность источников энергии — в 1000 раз, мощность оружия — в 100 000 раз, скорость обработки информации — в 100 000 000 раз... Человеческий мир эволюционирует с непостижимой для космических масштабов скоростью, где заметные изменения накапливаются в течение миллионов лет. И в этом не было бы ничего плохого, если б не естественные ограничения” (И.Царёва "Непознанное, отвергнутое или сокрытое?", Россия, 2000 г.).

Но пока "лирики" спорили с "физиками", программисты получили ещё один весомый аргумент "за", в поддержку продолжения их работы — не обращая внимание на проклятия и дифирамбы, компьютер начал-таки побеждать шахматистов самого высокого, гроссмейстерского ранга. Правда, эксперты находили в этих победах что-то иррациональное, не объяснимое логикой шахматных идей. “Это не игра в шахматы! — утверждал Давид Бронштейн в книге "Давид против Голиафа" (Россия, 200З г.). — С компьютером я чувствую себя как начинающий! Вот почему они иногда у меня выигрывают. Само сознание, что вы играете против чего-то, что вы не можете видеть, парализует вашу волю, — и вы теряете способность соображать. Дело не в позиции, а психологии! Я играю против монстра! И он знает, что он монстр. И вы знаете, что он монстр...”

А в отдельных ходах этого железного монстра даже “слышалась дьявольская, нечеловеческая музыка !

“Как не задуматься, если в блице "железяки" стали частенько обыгрывать людей, — отмечал гроссмейстер Сергей Макарычев в статье "Блеск и нищета электронных страшилок" (журнал "Шахматы в России", 1996 г.), — причём делать это каким-то кривым способом, демонстрируя в начале игры её полное "непонимание", а затем вылавливая на какой-нибудь швиндель. Каждый раз речь вроде бы шла о банальном зевке. Но количество "зевков" было таким, что не оставалось сомнений в их объективном характере, в том, что человек чересчур доверяет своей интуиции и не видит главное направление, откуда может нагрянуть беда. Слишком часто сильные фигуры, форпосты или пешечные цепи оказывались

миражами, рассыпавшимися в коротких тактических стычках. Компьютер "ничего не понимал", но в критических ситуациях действовал на редкость эффективно!”

В начале игры создавалось впечатление, что оппонент белкового шахматиста безобиден и податлив, как домашний кот умеренной пушистости. А когда иллюзии развеевались, как утренний туман, вдруг вырисовывался стоглавый "железный монстр"! Программист Дэйв Слейт из Северо-Западного университета в Ливингстоне (США) даже нашёл аналогию... с чудовищем из морской бездны. “Шахматная ЭВМ, — пояснил он корреспонденту еженедельника Science News (США, 1988 г.), — чем-то напоминают притаившуюся акулу. Она не блещет умом и не отличается находчивостью, но, как только почувствует запах крови, — тут уж пощады не жди! Если вы подготавливаете свою атаку достаточно замаскированно, она может ничего не заметить и оказаться застигнутой врасплох, но стоит вам выдать свои намерения, как она моментально разрушит все ваши планы”. “Я однажды играл с машиной, — вспоминал о начале компьютерного "бума" гроссмейстер Давид Бронштейн (из интервью для журнала "64 — Шахматное обозрение", СССР, 1987 г.)., — и, знаете, было не по себе: я понимал, что машина всё видит и ничего не забывает”. “Она будет обладать отличной памятью и завидной выносливостью, она будет равнодушна к шуму в зале и к корреспонденциям шахматных журналистов...” — ещё задолго до начала компьютерной эры отмечал достоинства "виртуального" соперника экс-чемпион мира Михаил Ботвинник (из статьи "Люди и машины за шахматной доской", журнал "Шахматы в СССР", 1961 г.). И, наконец, ещё одно ценное, но трудно доступное человеку, качество: “Даже в проигранной позиции компьютер невозмутимо ищет лучшие ходы” (Д. Бронштейн). Одним словом, холодный ум, твёрдая рука и железные нервы!

Зато компьютеры ходили в самых заинтересованных и прилежных учениках! За эти годы интенсивной практической игры с белковыми шахматистами они научились:
•     не терять темпов развития ради создания каких-либо статичных слабостей в лагере соперника, если последний может от них избавиться посредством освобождающих прорывов;
•     находить "нейтральные", средние по силе ходы в неопределившихся позициях без конкретного плана игры — по крайней мере, это гарантировало от грубых позиционных ошибок и ограничивало в злоупотреблении форсированными вариантами;
•     замечать многоцелевые угрозы соперника в стратегических комплексах "центр — фланг" или "фланг — фланг" с длинной "осью лавирования". То же относительно создания собственных угроз;
•     рассчитывать комбинационные осложнения не хуже (а всё чаще — лучше!) белкового шахматиста;

•     безупречно реализовывать материальный перевес в упростившихся позициях на стадии перехода из миттельшпиля в эндшпиль;
•     распознавать критические поля в позициях эндшпильного типа и находить логически обоснованные планы игры в этой поздней стадии партии;
•     защищать трудные позиции с "нечеловеческим" упорством и "дьявольской" изворотливостью.

Самым загадочным в этой геометрической прогрессии успеха стала, пожалуй, способность компьютера разыгрывать "вязкие" позиции без конкретного плана контригры. В классических построениях электронный мозг пользовался "блоками памяти", а в малознакомых позициях находил "вкрадчивые" ходы, которые, быть может, и не решали всех проблем развития, но были хороши уже и тем, что поддерживали напряжение, не портя общего "рисунка" игры! Не случайно современная практика подтверждает, что в иррациональных позициях решает не столько темповая игра, не реализация каких-то глобальных концепций (что, по здравому рассуждению, в принципе невозможно), сколько умение лавировать и ограничивать атакующий потенциал соперника с помощью своевременных профилактических средств. “Поиск реального хода, не тратя зря энергию на эмоциональные красоты, разбросанные вокруг и для ближайшего хода не имеющие никакой смысловой окраски, — вот суть этой философии”, — пишет гроссмейстер Давид Бронштейн в своём "Самоучителе шахматной игры" (СССР, 1987 г.). До недавнего времени считали, что такой рационализм присущ только белковым шахматистам, приверженцам так называемого "позиционного" направления. “Но именно так — точно и предельно конкретно — играет компьютер. В каждой позиции он отыскивает лучший, по его мнению, ход, а игра отдельными лучшими ходами оказалась гораздо эффективнее, чем игра на основе глубокомысленных планов и общих соображений” (Д.Бронштейн, сборник "Давид против Голиафа", Россия, 200З г.).

Действительно, компьютер как будто не демонстрировал глубоких планов и оригинальных идей, видя свою задачу в достижении стабильной, безопасной позиции (игра без иллюзий: "для компьютера красиво то, что целесообразно"!), но научился провоцировать своего белкового оппонента на неоправданную активность (человеку свойственно заблуждаться: “с компьютером я обязан играть на выигрыш”!) и наказывал за ошибки, эти минутные проявления слабости, с беспощадностью прирождённого экзекутора! “Компьютер делает жёсткие ходы, он как бы вколачивает гвозди в деревянную доску, — делился своими ассоциациями гроссмейстер Давид Бронштейн. — С одинаковой силой берёт молоток, с одинаковой силой ударяет, и вам остаётся только смотреть на эту изумительную работу”.

В своё время такой "беспощадностью" отличался только один из белковых гроссмейстеров — Роберт Дж. Фишер. Ни его предшественники, ни его последователи такой методичностью в процессе "добивания" похвастаться не могли.